Памяти комика печального образа.

О том, как трудно иногда утихомирить свою совесть

http://news.mail.ru/society/10913989/?frommail=1

Нравственность — категория высокая. Я примеряю одежку нравственности на мое бренное тело, и мне нравится, как она на мне сидит. Но случаются иногда в жизни казусы, которые окунают твою высоконравственную натуру в такие помои, что отмываешься по окончании погружения в них ой как долго.

Столь длительное вступление в данной главе я, как вы уже, наверное, догадались, затеял неспроста. Со мной, выражаясь высоким стилем, случилась та же фигня. А заключалась эта самая фигня в следующем.

Когда до окончания училища оставалось всего полгода, стало ясно — без Москвы я уже не смогу. Стало ясно, что я хочу Москву, как женщину. Что я ее вожделею. Что я готов задушить ее в своих объятиях. Но как? Для того чтобы ее задушить и сделать безвозвратно своей, нужна московская прописка. Слово-то какое гнусное — про-ПИСКА. Твердое, как каменюка.

Вариантов получения этой желанной (будь она трижды проклята) прописки было немного. Собственно говоря, всего два. Вариант первый — совершить какой-нибудь героический поступок, например полететь в космос или задержать американского шпиона. Его я отмел сразу как неприлично доступный.

Оставался вариант второй. Он же последний — женитьба! Вот это задача так задача! Вот это я понимаю! Найти в течение 160 дней женщину, влюбиться в нее (это реально), влюбить ее в себя (это нереально), жениться на ней (совсем нереально), засадить в паспорт эту самую прописку (абсолютно нереально) и поселиться на жилплощади законной супруги, что окончательно, решительно и безоговорочно нереально.

Но мы не привыкли отступать. И чем недоступнее цель, тем она желаннее. (…)

К делу надо было отнестись прагматично, а для того чтобы прагматичность не шла вразрез с моральными принципами, надо было для воплощения идеи в жизнь найти такую же прагматичную леди. И я нашел. Звали ее Эллочка, и похожа она была на мышку. И несмотря на крохотный росток, так могла за жопу укусить, что мало бы не показалось никому. Деловая была девушка. Цепкая и деловая. Она мне сразу заявила:

— Тебе нужна прописка, а мне — свобода и двухкомнатная квартира. На квартиру не рассчитывай. Только на прописку. Понял?

— Понял-понял! — пробормотал я, озадаченный напором и силой этого серого антипода кошки.

— Но для родителей — никакого фиктива. Для родителей мы натуралы. Муж и жена. Если почуют подвох — извини-подвинься. Ни тебе прописки, ни мне квартиры… Поехали знакомиться.

И, схватив меня в охапку, сначала выкинула за дверь, потом на улицу, затем вкинула в такси, соответственно по приезде — выкинула из него и наконец уже окончательно вкинула меня в двери отчего дома.

Родители очаровательные, милые люди. Скромные труженики науки. Даже как-то неудобно было их обманывать, но… Такая уж, видно, моя планида. Уж слишком высока была ставка. На кону стояла ее величество московская прописка. И мы начали изображать всякими доступными средствами влюбленную парочку. Омерзительно сюсюкающую влюбленную парочку. Вскоре мы добились такого автоматизма, какого не встретишь и в синхронном плавании.

— Элюсик, любовь моя, если не трудно, передай мне, пожалуйста, соль и винегретик.

И чмок в щечку.

— Илюсик, роднулька, а может быть, оливье?

И тоже — чмок!

— Нет, Элюсенька, винегретик.

И опять — чмок в щечку.

— А мне, милый, водочки!

И снова чмок в щечку, чмок в щечку, чмок в щечку. Тьфу! Вспоминать противно. Вообще, все складывалось настолько хорошо, что в душу начали вползать мрачные предчувствия. Предчувствия меня не обманули.

Беда, товарищи, пришла, как в плохом романе.

Неожиданно и гомосексуально. То есть сзади. Удар пришел со стороны моего родового гнезда, сиречь — циркового училища. Дело в том, что у Эллы был брат. У брата был друг. У друга была девушка. А у девушки была мама, которая у нас преподавала (это ж надо, как мне повезло) сценическую речь. И когда Элла сообщила брату о грядущей свадьбе с будущим артистом Клявером, то есть со мной, брат рассказал об этом другу, тот исповедался перед девушкой, девушка — своей маме — педагогу по сценической речи, а та, всплеснув руками, как залопочет:

— Как за Клявера? За этого подонка отдать нашу Эллочку? Да девочка слеза как чиста. То есть чиста как слеза. К Кляверу?! Да уж лучше волку в пасть, чем к этому развратнику (это они все про меня. И чем я ей не угодил? Вроде учился неплохо). Да все знают, что этому мерзавцу прописка нужна. Штамп ему нужен. В паспорт. А как получит этот штамп, и Эллочку бросит, и квартиру заберет, и всю их семью по миру пустит. Он такой!

Ну девушка друга все это выслушала с почтением и, как водится, понесла эту радостную весть непосредственно другу, друг — брату, а уж за братом не заржавело. Он, братик, все это преподнес родителям в таком свете, что они заперли Эллочку намертво и поменяли в квартире все замки. Вот так Элла вместо вожделенной свадьбы попала под домашний арест. А я вместо прописки — то, что мне показала мама Наташи. Печально, не правда ли?

Я, как говорят в таких случаях в Кишиневе, был на грани от чайника. Два Ватерлоо в течение трех месяцев — это круто! Я так застрессовал, что вынужден был купить и выпить бутылку водки,— доза для меня непозволительно большая. Наутро я проснулся с больной головой, но здоровой душой. В запасе было еще два месяца. Я вдохнул полной грудью и пошел по следу, как обученная борзая.

И я нашел свою принцессу. На Плющихе. Красотой она, правда, не блистала. Не блистала она красотой. Уж чего не было так не было. Признаю. Страшнее нее, пожалуй, только морской окунь в период нереста. Личико рябенькое, ножульки тоню-ю-юсенькие, над кроличьим ротиком нависают усики. Ну, не красавица, в общем. Но с другой стороны — не щи же мне с ней хлебать. Или, не приведи Господь, в одной постели кувыркаться. Тут уж не до грибов, как говорится. Да, не красавица! Но зато, что крайне отрадно,— сирота. Родителей нет. Помешать, стало быть, некому. И мы расписались. Свершилось!!! Раз в месяц я высылал ей почтовым переводом 40 р. и был счастлив, как даун. И главное, все по-честному. Я ей деньги, она — прописку. Все гламурненько, уютненько и никаких претензий. И что же?..

Опять грянула беда, и опять откуда не ждали. Звонит моя суженая и говорит таким загадочным голосом:

— Илья-а, а я беременна!

Меня как табуреткой по темечку. Первая мысль — от кого: нормальный дееспособный мужчина на такую полезет только по приговору трибунала. Но кто-то же полез?! Видимо, от отчаяния. Эта мысль не давала мне покоя.

— А от кого забеременела, если не секрет? — нервно спросил я.

— Как это — от кого? — пропела ненаглядная.— От мужа своего! Законного мужа!

Мне плохо стало.

— От какого мужа, корова? — прошептал я не по-джентльменски.— Я же тебя всего два раза видел. Когда договаривались и на свадьбе. Что я тебя, по почте, что ли, трахнул? Или, может, по телефону?

— Не знаю, не знаю,— урчала красная девица.— Только от алиментов ты теперь не уйдешь.

Что вам сказать, господа? Бросил я трубку, примчался на Плющиху к своей принцессе, прихватил ее за кадычок и прошипел натужно: «Задушу, гадина! Задушу!»

Очевидно, я так задушевно это прошипел, что нас развели уже через неделю. А тут как раз и армия подоспела. А в армии, как известно, прописка не нужна.