Железный занавес проржавел и трещал по всем швам. И он приехал, ещё пять лет назад в немыслимый, призрачный, как фантом, Париж. Теплая осень раскрасила древний и навсегда молодой город в огненные краски - лимонно-зелёные каштаны, багряные клены, желтые липы, освещенные мягкими, ласкающими лучами солнца светились, словно золотой мираж.
А в октябрьской Москве шел серый нудный дождь. Этот неизменный дождь будет идти до самого апреля – под ногами станет меситься снежная каша, зачастившие в северные широты южные циклоны не позволят скудному зимнему солнцу порадовать людей своими лучами более десяти раз за зиму.
Это не климат. Это – приговор!
Он, прилетевший в Париж на книжную выставку, наслаждался медовым солнечным сиянием и не тратил своё время на разглядывание шедевров в Лувре или посещение Версаля. Картин и скульптуры великих мастеров и в России было навалом. Там он их, кстати, тоже не посещал.
Сандро, Александр Касадов, владелец нескольких книжных магазинов, бродил по улицам и переулочкам самого желанного для туристов города на свете и снимал Париж в неожиданных ракурсах.
Серию фотографий ему заказали в недавно открывшемся коммерческом издательстве, специализировавшемся на красочных альбомах и путеводителях. Предчувствуя грядущий туристический бум, издательство решило запастись не обычными, банальными открытками парадного Парижа, Рима, Венеции, а вдохновлённые пьянящей свободой – пожелали отринуть мертвечину официоза и сделать эти и без них притягательные города ещё более притягательными для путешественников. И талантливые и всегда неожиданные снимки Сандро часто печатавшиеся в разных журнальчиках были самой главной приманкой.
Он прокатился на речном трамвайчике и сделал совершенно необыкновенные кадры – банальный до икоты Собор Парижской Богоматери, воспетый Виктором Гюго в своём бессмертном романе – «Нотр Дам де Пари», что к изумлению Сандро, переводилось не как Собор Парижской Богоматери, а как Наша Дама из Парижа, открылся в новом, непривычном ракурсе.
- «На башне спорили химеры, которая из них урод»… - Прошептал Сандро. Вот отец удивился бы, узнай, что его Сашка любит стихи. И обиделся бы ещё пуще на сына, потому как стихи он читал исключительно не папашкины, а – Пастернака, Цветаевой, Мандельштама… Всё это любила Аня. Полюбил и он.
Оборотная сторона собора продемонстрировала, то что умиляло сердце туриста – домик сторожа с покосившимся забором – чисто русская экзотика! Невероятно, но на грядках красовались совсем советские кабачки, и ноготки рассыпались золотыми монетами.
Потом он прочесал набережные и углубился в Латинский квартал.
Эйфелева башня мелькнула в конце каньона узенького средневекового переулка, он вырулил к мосту Александра Ш, и тут загремела гроза – Сашка спасся под огромным зонтом немецких велосипедистов. Они не позволили ему промокнуть. Сандро оценил их добрую волю. Немецкая молодежь, надеюсь, больше никогда не будет маршировать под страшные фашистские марши. И никогда больше не будет топить печи людьми.
Знаменитые крыши Парижа, и снова – вечерняя Эйфелева башня в золотисто-оранжевых огнях, как богато иллюминированная новогодняя елка посылала голубой луч к тучам, ощупывала небо и словно искала контактов с внеземными цивилизациями. В Люксембургском саду поснимал каменные изваяния французских королев – Дам Люксембургского сада.
Фонтаны Парижа – это отдельная песня. И спою я её потом.
Подсвеченные мосты – мосты-шедевры, даже растиражированный мост Александра Ш с его зелёными девушками, нависающими над водой, он снимал так, что хотелось покрытую патиной даму схватить за пятку. Дворцы на набережных - их огни отражались в неописуемой красоте вод реки Сены, белый, словно парящий в воздухе над Монмартром, купол Собора Сакре-Кёр, легендарные Елисейские поля, брусчатку и гранит которых он исправно потоптал, уличные кафешки, Триумфальная арка. Крохотные французские балкончики – трусишки повесить проветрить, но никакого белья не висело ни на одном балконе, а были они украшены самым разнообразным плетением металлических кружев и горшками с осенними цветами.
Статуя Свободы – матерь той дылды, что стоит в гавани Нью Йорка. Он снял её, когда оранжевый апельсин луны висел над головой статуи. Кадр получился, на диво хорош – словно светился над волосами богини чудесный нимб, подтверждая её божественное происхождение.
Чувствовалось, что парижане любят свой город – он был чист, ухожен, богато иллюминирован ночью. И уютен… Детские песочницы с разноцветными ребятишками в партерах старинных дворцов. Стульчики возле фонтанов.
Москва – его любимый город. Сама энергия! Город детства, весёлой юности - родной, как собственная кожа. Переулки, крошечные двух, трех, четырех этажные домики Х1Х века – как зубы старухи – внешне нормальные, а внутри гнилые. Переулочки – с красивыми домами, построенными в стиле модерн, с тихими двориками, где каждый летний вечер усталые мужчины забивают козла. Слепой дядя Вася играет на аккордеоне. Сидя на скамейке возле Чистых-пречистых прудов, он играет не только ради денег, а ради радости, что доставляют звуки музыки, и забавно пляшет под его музыку дрессированная такса Муся, любимица местной детворы. Палисадники, где ближе к осени зацветают золотые шары.
Страстной, Сретенский, Покровский бульвары. В Москве красивых, вызывающих восхищение зданий было не меньше, чем в Париже, но она только недавно тяжело переболела кризисом системы и, медленно выздоравливая от тоталитаризма, была ещё темна, скудно освещена и неухожена. И это вызывало досаду в сердце поэта фотографии Сандро Касадова.
А потом он шлялся по переулочкам Монмартра. Щелкнул ветряную мельницу Мулен-де-ла-Галетт. Мельница была старинная, деревянная, а казалась, почему-то, новоделом, бутафорией, сварганенной наспех, специально для туристов. Набрёл на площадь Тертр – площадь облюбовали уличные художники, живущие за счет туристов. Он ещё в Москве слышал, что великие художники больше не водятся в этом легендарном месте. Время, когда Пикассо и Дали, сидели за одним столиком в знаменитой кафешке, распивая абсент, минуло безвозвратно.
Почему?
Никто не знает почему.
Пыхтел вагончик, поднимая ленивых туристов наверх к белой громаде церкви.
Холм богемы - художников, поэтов и музыкантов заполонили толпы беспечных туристов и озабоченных борьбой за местечко под солнцем Парижа выходцев из бывших французских колоний с разноцветной кожей – желтой, оливковой, шоколадной, иссиня-черной. Здесь же и располагались ремесленники-рисовальщики, зарабатывающие на жизнь тем, что делали очень средненькие пейзажи популярных красот города и сплавляли их гостям столицы.
Александр прошелся по рядку художников и, вдруг, застыл на месте. Замер. Остолбенел.
С белого листа ватмана на него смотрело лицо Ани - его невесты, бесследно исчезнувшей из свадебного автомобиля тринадцать лет назад. Он зажмурился, и решил, что даже здесь, в этом чужом городе у него начинается приступ - тогда, после внезапного исчезновения Ани, он как помешанный искал её, пристально разглядывая толпу – казалось, вот мелькнула её головка, вот она сама идёт грациозной походкой дикой кошки. Сандро бросался за девушкой и хватал за руку, но к нему поворачивалось лицо незнакомки – иногда красивое, а чаще самое обыкновенное… Девушки не могли устоять перед его обаятельной внешностью – большие карие глаза, идеально красивые рот и нос, кудрявые волосы, усы! Высокая тонкокостная фигура. Девушки призывно улыбались ему, ожидая приглашения встретиться, провести вечерок.
Древняя армянская и древняя ассирийская кровь смешались в нём с незамутнённой кочевниками-завоевателями северной русской; мать была - русая блондинка со светло-серыми глазами; сделали его неотразимым красавцем.
Перед его телесным очарованием не могла устоять ни одна женщина, а он… он искал ту, что внезапно покинула его. Свою мечту, свою неутолённую любовь.
Где ты, Аня Голубева? Голубка, моя.
Автор Яна Асадова
Свежие комментарии